Том 1. Рассказы 1906-1912 - Страница 156

156

– Хорошо, – сказал капитан, – надеюсь на вашу сообразительность. – Он потоптался еще немного и ушел, а я, Роб, трясся от бешенства, хотя еще не понимал хорошо, для чего все это устраивается. И вот я поднялся в кубрик, вытащил у боцмана из-под подушки ключи, влез на палубу, отпер грот-трюм, положил ключи на старое место, открыл люк и спустился в тьму.

Все это я мог проделать свободно, потому что туман был гуще хороших сливок.

Он не испугался, когда я подошел к его углу, освещенному сальным огарком, а смотрел на меня так, как будто ожидал встретить во мне единомышленника. Но я сразу спросил:

– Что вы здесь делаете?

Тут он стал белым и некоторое время молчал. Потом начал быстро шарить в карманах и ткнул меня в грудь дулом револьвера в тот самый момент, когда я приставил к его лбу дуло своего. Так мы стояли с минуту, затем он сказал:

– Вы можете получить хорошие деньги, стоит вам только молчать об этом.

– Так, – возразил я. – Вы будете топить судно с мошенником капитаном, а я – хлопать глазами.

– Фирма получит большую страховую премию, – говорит он. – И на вашу долю перепадет куш.

– А пассажиры? Команда?

– Что делать? Жизнь – борьба, – тут он так нагло пожал плечами, что мне захотелось плюнуть в его серые рачьи глаза. – Мне нужно много денег, и я добываю их.

Вся эта махинация, Роб, так меня ошеломила, что я некоторое время стоял дураком. А он, видя, что я хлопаю глазами, приободрился.

– Ну что же, – говорит, – вы, конечно, боитесь бога, греха. Прав сильный и хитрый.

– Сеньор мошенник, – отвечаю я ему, – насчет этого помолчим. Всякий мыслит по-своему. Некрасиво то, что вы затеваете, и даже могу сказать – безобразно!

– Почему же? – спрашивает. А от его дула у меня спирает под ложечкой, да и у него красное кольцо над бровью.

– А потому, – говорю, – что все на свете имеет свое течение. И жизнь человеческая тоже. Хорошо живет человек или плохо, а песню свою ему допеть нужно до конца. Или, например, пассажир, – он стремится к своей цели и вас не трогает.

– Так, так, – тихо говорит он, нажимая собачку. Чикнуло – попался плохой патрон, бедняк. Впрочем, он не успел и пожалеть об этом, потому что я спустил курок.

После этого, Роб, я возился с час, пока устранил все следы этой неприятной истории. Жил этот неудачник в большом деревянном ящике с отверстиями для воздуха, и посмотрел бы ты, как все было хорошо приспособлено – мы погрузили его под видом туалетного мыла. Недолго думая, я распорол большой тюк, выбросил оттуда товар и запаковал мертвеца наглухо.

– Кто-то идет, Ленур, – сказал мальчик, вскакивая и забирая пустую посуду. – Прощай! Но я не хочу тонуть, Ленур, слышишь?

– Тсс! Молчи! – Ленур продолжал скороговоркой: – Я не мог выбраться оттуда двое суток, потому что капитан и боцман (гвоздь им в голову!) перерыли весь товар, разыскивая приятеля. Лежал я под хлопковой кипой, а питался конфетами и сухой вермишелью. Молчи, пока я все устрою. Беги!

Когда на горизонте показались очертания берега, Ленур, выпущенный из карцера, стоял у руля, внимательно следя одним глазом за компасом, другим – за непроницаемым лицом капитана, расхаживавшего по мостику. Судно благополучно совершило плавание и готовилось войти в гавань.

– Капитан, – сказал вдруг Ленур, – не кажется ли вам, что из грот-трюма немного припахивает трупом?

Пожилой человек с седеющими бровями даже не обернулся. Прикрыв глаза рукой, он смотрел вдаль, потом резко подошел к вахтенному, глаза их встретились. Теперь по особенному, вызывающе напряженному взгляду матроса капитан понял, что Ленур все знает.

– По прибытии ты получишь расчет, – сказал капитан.

– Расчет? А ящик с мылом в грот-трюме?

– Потому ты и сидел в карцере. Попробуй – найди хоть какие-нибудь следы там, где ты упражнялся в стрельбе.

– Так! Мы, значит, понимаем друг друга! – с изумлением проговорил Ленур. – Ловко! Но это мне нравится, клянусь погибшим идиотом, – там, в трюме. Это вышло красиво!

На острове

I

Три человека сидели у пылающего костра и молча отдавались своим мыслям, следя глубоко ввалившимися глазами за игрой света, пестрившего ночную траву яркими отблесками.

Костер горел у самого подножья отвесной скалы. Шагах в двадцати плескалось море, тихое и сонное, еще недавно выбросившее на этот неприветливый остров трех человек: двух матросов и корабельного повара.

Повару еще было дело, пока оставались кой-какие консервы и мешок с кофе, но теперь и он превратился просто в голодающего человека, потому что дичи на острове не было.

Одного звали Буек, потому что он был всегда вял и малоподвижен; другого – Перец за остроту языка и находчивость; а повар был мулат и не имел никакого прозвища. Звали его Ральф.

II

Послушаем разговор голодных и одиноких, потому что в незначительных фразах могут проскользнуть искры отчаяния и пламя страха перед неизвестным, повисшим на носу будущим.

– Ральф, – сказал Перец, – я помню, как хорошо ты варил бобы с салом и жарил вяленую баранину. Теперь у всех подвело животы, но, клянусь нашим погибшим судном, – жалок ты со своим искусством теперь так же, как жалок я с моим умением плести маты. И от этого нам невесело.

Мулат тихо блеснул зубами.

– Будем кушать, – сказал он. – Человек должен кушать, без пищи человек может умереть. Я хочу есть, я мучаюсь.

– Не могу больше терпеть, – сказал Буек, – потому что прошло уже шесть дней. Я не мог бы, пожалуй, встать с места.

Каждый посмотрел на двух остальных. Кожа лиц сморщилась, собралась в серые складки, тонкие шеи тряслись от голода, и безумно блестели глаза, отражая пламя, смерть и отчаяние.

156